Так они простояли больше часа.
Было холодновато, да и лихорадка трепала от волнения. Вечерние тени по-весеннему мягко укладывались между домами. Молодой месяц, весь иссеченный ветками дубов, делался все ярче и ярче, как бы наливался светом. Капля падала с крыши тысячу раз, а Джек все не приходил. Оставалось предположить, что он не сумел перерезать веревки обоюдоострым ножичком. Может быть, даже поранил себе язык и губы.
— Дуня, — сказала Татьяна тихо, — он не придет. Надо ему помочь. Возьми на кухне большой нож, наточи его, поди и перережь веревки. Ведь никто не знает, что дверь за картой открыта. Через нее вы и выйдете.
Дуня без возражений, покорно ушла, а Татьяна осталась одна. Она слышала, как Дуня точила нож на крыльце о кирпич. Затем стукнула дверь. Капли падали в бочку, и по ним Татьяна считала время. Стало совсем темно.
На парадное крыльцо вышли крестьяне, к Петр Скороходов сказал:
— Теперь через полчасика и везти можно. Только вы везите кружным путем, а то, пожалуй, коммунары ввяжутся. А я завтра утром приеду.
И он опять ушел в дом.
Татьяна обняла Байрона за шею и стояла, не двигаясь. Она ничего не понимала. Джек, всегда такой точный и стремительный, здесь вдруг медлит. В чем дело?
Наконец дверь скрипнула. Татьяна сделала несколько шагов вперед. Навстречу шла Дуня с длинным ножом в руках.
— Ты пробралась к нему?
— Да.
— Почему же он не пришел?
— Не захотел. Не позволил даже перерезать веревок.
— Почему, почему, почему?
— Он сказал, что теперь об его аресте знают уже в Москве, и если он убежит, то все будут думать, что никто его и не связывал. А ему хочется проучить Петра Скороходова.
— Боже мой! Какой он чудак! Что же он теперь делает?
— Кажется, заснул. Он говорил, что не спал несколько дней и очень устал. Он решил воспользоваться арестом и отоспаться.
В это время крестьяне вышли из дома и начали запрягать лошадей.
— Все пропало, — сказала Татьяна и сняла седло с Байрона. — Ты, Дуня, заложи телегу, сейчас поедем к твоему брату. Я здесь больше не останусь.
Дуня повела лошадь к телеге, а Татьяна незаметно прошла в светелку и принялась спешно укладывать в чемодан оставшиеся вещи. Она слышала, как Джека вынесли на двор и положили в телегу. Он ругался. Татьяна открыла форточку и прислушалась. Он протестовал против того, что его накрывают рогожей.
Телега с Джеком и чижовские мужики уехали со двора в десять часов вечера. Следом за ними предполагала уехать и Татьяна. Она понимала, что в ее отсутствие Петр Скороходов может разграбить дом, но теперь ей было решительно все равно. Телега с вещами стояла внизу. Татьяна ходила по своей светелке, прощалась с домом, со своим прошлым. Конечно, жизнь в деревне, в незнакомой семье будет еще тяжелее. Теперь она была готова обвинять Джека во всех своих несчастиях. Нашел время, когда спать!
Ах, Джек, Джек!
В светелку вошла Дуня.
— Едем, что ли? — спросила она. — Или до утра погодим?
— Нет, едем сейчас. Положи в телегу глобус и карту. Да привяжи коров, мы и их возьмем. Я сейчас спущусь. Мне надо кое-что собрать еще.
Но ей нечего было собирать. Она опять принялась ходить по комнате, прижимая к груди руки и судорожно дыша. Свет лампы дробился в ресницах, омоченных слезами. Было тяжело, но не хватало сил спуститься вниз.
* * *
О том, что Джек был прав, отказываясь от побега, Татьяна узнала в одиннадцать часов вечера. Именно в это время к кацауровским воротам подскакало двое верховых: следователь и милиционер.
Ссылаясь на приказание губернского прокурора, они вошли в столовую, уселись за стол и начали допрашивать Петра Скороходова. Их, собственно, интересовал только один вопрос: кто это лежит в Кацауровке связанный?
— Дело в следующем… — начал Петр Скороходов весьма смущенно.
Затем, подавив смущение, он довольно развязно заявил, что никого связанного в усадьбе нет. Милиционер произвел обыск, и слова Петра подтвердились.
Тогда Татьяна вышла из-за двери, где она стояла во время допроса, и заявила следователю, что связанного человека увезли под рогожей час назад в Чижи, что она знает этого человека: это Яков Восьмеркин, председатель коммуны «Новая Америка». Все слова Татьяны подтвердила и Дуня.
Записав эти показания в протокол, следователь предложил Петру Скороходову ехать с ним в Чижи. Петр не возражал. Он забрал со стола белую мануфактуру и нитки и пошел закладывать лошадь. Татьяна слышала, как милиционер торопил его на дворе. А следователь разъяснял громко, что у них есть инструкция во всем помогать коммунам, особенно в период посевной кампании.
Через десять минут они уехали.
* * *
Татьяна и Дуня остались одни в Кацауровке. Им сразу стало легко теперь: показалось, что все беды их миновали. Татьяна потушила огни в доме и вышла на крыльцо.
Она села на крыльцо и вдруг почувствовала желание уйти подальше от дома, в поле, в темноту. Дуня, которая успела уже распрячь лошадь, присоединилась к ней. Они заперли дом на ключ и вышли за ограду.
Невысоко от земли, наперерез дубовой аллее, быстро летели какие-то птицы и тихо свистели. Звезды мигали с туманного неба приятно и мягко. Женщины вышли в поле, не произнося ни слова. Обеим их будущее было не ясно, и обеим хотелось тихо подумать о нем.
— Пожар! — вдруг сказала Дуня. — Это Починки горят.
Действительно, из-за холма поднимался дым, освещенный снизу. И даже не один, а как будто несколько. Женщины вбежали на холм и оттуда увидели, что пожара нет. Четыре больших костра горели в поле. Этого никогда не бывало в здешних местах.
Женщины пошли быстрее, и огни двигались на них. Скоро можно было видеть, что в квадрате, обозначенном кострами, разместился огромный участок вспаханной земли. По краю его полз трактор и грыз целину со смаком, легко и уверенно. Глыбы поднятого дерна, освещенные сбоку, показывали, что плуг забирает глубоко и пашет на совесть. Видимо, работа приходила уже к концу. Кольцо вспаханной земли становилось все шире и шире, вытесняя целину в центре.
За трактором с горящими ветками в руках шагали двое ребят. Криками они понукали машину. Но она и так шла хорошо.
Татьяна схватила Дуню за руку и бросилась вперед, прямо по пахоте. Она бежала по развороченной земле, как по застывшим черным волнам, спотыкалась и падала. Только у самой машины она остановилась.
— Здравствуйте! — закричала она, давясь дыханием. — Что нам делать?
— Кто такие? — спросил Капралов с трактора, всматриваясь в темноту.
— Члены коммуны «Новая Америка». Вышли на работу. Из Кацауровки.
— А-а…
Капралов дал тормоз, соскочил с машины и подошел к женщинам. Ребята сапогами затоптали ветки. Им было о чем поговорить.
Да, конечно, Джек ошибался, когда, лежа со связанными руками, терзал себя мыслью, что трактор без него остановится. Руки коммуны остались свободными. Правда, Николка Чурасов принужден был выехать в город, чтобы там сообщить, кому надо, о проделках Петра Скороходова. Но остальные ребята остались на работе. Этого мало: они дали себе зарок, что не пойдут спать, пока весь участок не будет запахан.
Впрочем, Джеку было уже кое-что известно о делах коммуны. Сквозь рогожу он сумел рассмотреть четыре огня в поле. И две мысли пришли ему в голову:
«Он не Робинзон теперь.Пока все идет по плану».
Глава двенадцатая
«СВОЯ ФЕРМА»
ЧТО ЖЕ, во всех широтах земного шара за весной приходит лето, а за летом — осень.
Осень появляется с легким холодком, как ревизор, и сухо на счетах подводит итоги весны и лета. Плодородие, конечно, покупается не дешево, но доказано все-таки, что оно себя оправдывает. Впрочем…
На той станции, куда приходил так часто Джек Восьмеркин, отправляясь в город, задержался товаро-пассажирский поезд. По расписанию он должен был стоять всего шесть минут, но прошло уже десять, а он все не отходил.
Пассажиры выскакивали из вагонов и справлялись, в чем дело. Им объясняли, что задерживает багаж. И в самом деле, у одного из товарных вагонов толпились люди и с большим трудом и криками выгружали какую-то машину в брезентовом чехле. Строго говоря, машина была не очень большая, всего только подержанный автомобиль. Но на станции не было никаких приспособлений для выгрузки громоздких вещей.
Наконец автомобиль медленно спустился по толстым доскам, которые были подложены под его колеса. Хозяин машины, черноглазый паренек, тут же подписал документ, что принадлежащее ему одно место груза получено в полной сохранности. Поезд ушел.
Паренек начал возиться с автомобилем. Он принес воды в брезентовом мешке, накачал шины. Потом положил в машину два больших черных чемодана и при сочувственных возгласах собравшихся крестьян поехал по траве, прочь от полотна. Все обратили внимание, что он ни у кого не спросил дороги, хотя ясно было, что он впервые в этих местах.
